"Его даймон"

[savage-garden]

Вечерело, кое-где на небосводе уже появились звезды. Лагерь наполнялся голосами людей возвращавшихся из города, точнее, из того, что еще на рассвете было городом. Утром никто не верил, что такое возможно, что прославленный, сильный город Фивы перестанет существовать. Даже теперь, глядя на полыхающее зарево, видное на многие сотни стадиев вокруг, многие не верили, что это действительно происходит.
Гефестион покинул город, едва солнце начало клониться к закату. Он никогда не строил иллюзий относительно войны. Богатство, слава, почет приходят после кровавой безжалостной резни, в которой приходится истреблять себе подобного. Война способна окружить себя благородными целями, величием, достоинством, в политике, в песнях, в рассказах воинов, в изображениях на фресках - везде, кроме поля боя, где эти мифы рушатся, едва схлестываются две человеческие лавины. Что остается там? Холодный расчет? Безрассудная отвага? Страх?
Гефестион прекрасно понимал, что за достижение любой цели приходится платить и чем выше стоит эта цель, тем дороже ее цена. Ценой побед их армии и славы Македонии стали сотни, тысячи искалеченных людей, потерянных жизней, разрушенных домов, овдовевших женщин, осиротевших детей. Но на весы Александр и его войско клали не только кровь и слезы противника, их с лихвой уравновешивали собственные раны, потери и пораженные души. У войны есть удивительное свойство: она калечит не только тело человека, она ранит его душу, ожесточает сердце, тревожит ум. Тот, кто прошел хотя бы через одно сражение, уже никогда не становится таким как прежде. Война необратимым образом меняет все вокруг, и в первую очередь, самих ее участников. Раны могу зажить, тело исцелиться, но память не вылечит ничто и никогда. Едва ли что-то сможет заставить воина забыть лязг мечей, запах крови, крики, стоны, глаза павших товарищей. Все это крепко – накрепко впечатывается в подсознание, возвращаясь, время от времени, тихими удушливыми ночами.
Путь армии Александра был уже избран, он предопределен богами, судьбой или самим царем. Повернуть назад не удастся, остается лишь двигаться в заданном направлении, до конца выплачивая назначенную цену. Поражения уже не допустимы, уже отдано многое за прежние победы, уже возвысилась гордость Македонии и ее народа. А Фивам выпала участь той жертвы, которая обеспечит гегемонию Македонии в Элладе.
Гефестион понимал, что действия Александра вполне логичны и расчетливы. Не приходилось сомневаться в дальновидности царя. Но пережить разрушение города полководцу оказалось сложнее, чем он предполагал. Когда македонцы прорвались в город и получили подтверждение приказа на полное разрушение, фиванцы все еще продолжали сопротивляться и вели бои на улицах и во дворах своих домов. Опытных воинов остались единицы, а мечи все чаще обрушивались на простых граждан. Женщины, чьи мужья падали замертво к их ногам в яростном отчаянии кидались на солдат. Мужчины, зная, какая участь уготована им и их семьям в бессилии пронзали мечами своих жен и детей. Вскоре в Фивах начался пожар. Плотная постройка города помогла огню с легкостью перемещаться с одного строения на другое. Безоружные люди пытались укрыться в своих домах, но огонь быстро выгонял их оттуда, заставляя в панике метаться по улице среди солдат, спотыкаясь о трупы своих соотечественников и защитников города. Довольно быстро к запаху гари примешался запах плоти - в отдельных домах заваленные или раненые люди горели заживо. Сизое облако дыма закрыло солнце и затянуло голубое небо над городом.
Когда сопротивляющихся почти не осталось, Гефестион с частью войска покинул город и вернулся в лагерь. В течение всего дня в нем самом боролись воин и человек. На некоторое время, он с сожалением принял это за слабость. Но скоро оставил свои мысли и чувства в покое, позволив им развиваться так, как этого требовала ситуация. Гефестион с задумчивой грустью смотрел, как полыхает в дали город, а легкие порывы ветра приносят с собой запах гари, страха, крови и смерти, путая мысли и вызывая тревогу. Против воли, мысли его вновь и вновь возвращались к Фивам. Мужчина едва не вздрогнул, когда воображение нарисовало ему картину, где Александр стоит на площади в окружении ярких языков пламени с холодным непоколебимым выражением лица. А вокруг снуют солдаты: одни сгоняют женщин, другие стаскивают в кучу убитых. Гефестион тщетно пытался понять, как в одном человеке уживается его чуткий мальчик с ясными голубыми глазами и лучезарной улыбкой и холодное безудержное чудовище. Александр, словно двуликий Янус, умел преображаться в зависимости от ситуации. Может быть, это и было тем божественным ядром, о котором уже давно начали слагать легенды. Но все божественное требовало жертв для себя, жертв и порой весьма жестоких и тяжелых. Гефестион свыкся с природой Александра, как можно привыкнуть к дурной привычке любимого человека. Только сегодня это привычка ему давалась сложнее. В такие минуты, если его сердце пронзала тупая тоска, Аминториду приходилось прятать ее, не подавая вида и, тогда, он становился особенно одинок, даже если Александр находился рядом. Он научился ждать, когда с лица друга спадет холодная мраморная маска, а черты станут мягче и теплее. Он непоколебимо верил «своему Александру», но подчинялся яростному бесстрашному хищнику.
Царь вернулся в лагерь, когда стемнело. Начатое было завершено. Он раздал некоторые указания и отправился ужинать в свой шатер, созвав полководцев. Вопреки обычного, ужин проходил практически в тишине, говорили мало и редко. Может быть, сказалась усталость, может быть, были сильны впечатления от пережитого дня. Гефестион за весь вечер не проронил ни слова, оставаясь глубоко в своих мыслях. Он старался избегать взгляда Александра- холодного, цепкого, словно обращенного из глубин темной бездны. Тени от факелов ложились на его лицо, подчеркивая и без того пугающе обострившиеся черты, превращая царя в противоестественно жестокого в своей красоте небожителя.
Вечер плавно перешел в ночь. Гефестион лежал в своем шатре на походном ложе. Ему не спалось, в голове не было никаких мыслей, а в душе воцарила пустота. Он едва прикрыл глаза, как полог его шатра шелохнулся, впустив внутрь Александра, принесшего с собой прохладу ночи и запах дыма от все еще тлеющих вдалеке костров Фив. Александр некоторое время молча смотрел на ничего не выражающее лицо Гефестиона, потом, не торопясь, разделся и стянул с друга тонкое укрывавшее его покрывало. Гефестион знал, что царю сейчас нужен не его филэ, а лишь самый красивый человек в Македонии. Холодные пальцы, словно дыхание Танатоса коснулись щеки мужчины. Несколько грубых почти болезненных поцелуев. Даймону можно все...